Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов рассказал «ДП» о том, как столица находит баланс между необходимостью развития территорий и сохранением культурного наследия, как выстраивает диалог с градозащитниками, что помогает московским архитекторам реализовывать яркие проекты, и почему в Петербурге не ладится с современной архитектурой.
- Как в Москве находят компромисс между защитой исторического наследия и необходимостью развития новых пространств?
— Компромисс находится через проектную работу. Надо понимать, что порядок охраны объектов со статусом культурного наследия прописан довольно жёстко. Сложнее дела обстоят с объектами без статуса или когда их статус имеет расплывчатые рамки. Например, объекты ценные, градоформирующие, объекты среды. Через проектные работы мы придумываем и находим идеи. Это работа архитекторов и специалистов, которые занимаются сохранением наследия. Она базируется на большом опыте сделанных проектов и на довольно высокой культуре обращения с этими вопросами. Не могу сказать, что у нас стопроцентные успехи, но считаю, что появляется много интересных работ, и главное — исторические объекты не превращаются в мусор, а живут. Их реконструируют, там появляются какие-то новые вещи, значит, это более правильный путь, чем когда они десятилетиями находятся в запустении и просто разваливаются со временем.
- Конфликты при этом возникают? Как они решаются?
— Конечно же, возникают. Ясно, что есть разные группы, заинтересованные в популяризации вопросов и придании им резонанса. И это не только профессиональные историки, а скорее те, кто называет себя градозащитниками или локальными активистами. Они, как правило, руководствуются либо эмоциональным фоном, либо конъюнктурой, понимая, что есть темы, которые можно раскачивать и приобретать популярность. Это не значит, что это всё спекуляции. Я считаю, там есть на что обращать внимание. Проблема в том, что распознать спекуляцию, мотивацию с якобы градозащитным интересом бывает непросто. Но мы пользуемся консультациями специалистов и пытаемся эти конфликты разбирать. Для меня основа разрешения конфликта — приглашение максимально профессиональных архитекторов, создание качественных архитектурных решений, которые на уровне экспертного сообщества встречаются положительно. Пример с ЖК «Бадаевский» яркий. Было огромное количество критики, но со временем, шаг за шагом мы очевидно ситуацию перевернули. И сегодня это популярный модный городской проект, от негатива и следа не осталось, хотя начинали мы с очень тяжёлой ситуации, неприятия, скандалов.
- Как устроена градкомиссия Москвы, какие у нее есть полномочия, на что она ориентируется при согласовании проектов?
— У нас есть несколько ступеней. Нет ничего, что бы называлось словом градкомиссия. Есть комиссия ГЗК, которая принимает решения по тем или иным объемам строительства. И есть регламентная комиссия, включая московский архитектурный совет, которая принимает решения по архитектурным решениям. При этом у нас есть сложная система инструментов, есть архитектурные конкурсы, где работает квалифицированное жюри, и мы отбираем проекты на них. Есть режим Архитектурного совета Москвы для особенно значимых объектов. И есть режим регулярный для текущей работы, это наша регламентная комиссия. Какие-то вещи мы смотрим у мэра, получаем его мнение. Надо сказать, что мнение Сергея Семёновича не идёт поверх мнения регламентных комиссий, Архсовета. Решения выносятся коллегиально. Эта многоступенчатая система, на мой взгляд, за годы существования показала эффективность, показала, что защита уровня качества архитектуры довольно серьёзная. Через это сито пройти плохой проект шансов практически не имеет.
- Как ищется баланс между сохранением оставшейся средовой застройки и новой архитектурой, новыми требованиями развития города?
— Каждый раз по ситуации. Что такое средовая архитектура? Понятно, что во все времена уровень архитектуры не был одинаковым, одинаково ценным или одинаково неценным. Мы смотрим в каждом проекте что имеет смысл сохранять, ремонтировать, реконструировать, что не имеет смысл. Не существует какого-то единого приёма.
Ясно, что, когда реализуются такие программы как реновация, мы говорим просто о замене пятиэтажного фонда, он массово, как правило, идёт под снос. Хотя надо сказать, что даже в таких программах есть место выборочному сохранению, и по порядка 500 домов с авторской архитектурой у нас всё равно были приняты решения о сохранении. Они буду ремонтироваться, превращаться в какую-то другую функцию. Или в жилую тоже, но с лучшими условиями. То есть даже тут имеют место исключения, хотя в основном ясно, что программа направлена на замену ветхого старого некачественного фонда на новый комфортный.
- Какие проекты последних лет можно выделить особенно?
— У нас огромное количество проектов. С точки зрения работы со средой я уже назвал «Бадаевский». Считаю, что вся работа по территории Лужников — это работа с исторической средой, потому что Лужники вполне себе проект исторический, больше 50 лет существования, и он такой знаковый памятник, там много вещей, которые вполне можно рассматривать как памятники. Они не имеют статуса, но это вещи со своим лицом, характером, достойные уважения. ВДНХ точно. Такие проекты как «Зарядье», совершенно новые, но ясно, что он находится в историческом центре, взаимодействует с ним. В принципе, проектов у нас гигантское количество, все перечислять даже как-то странно.
- Бауманка (развитие территории МГТУ им. Баумана)?
— Бауманка — хороший пример, где мы формируем в историческом центре несколько новых кварталов, при этом они формируются с точки зрения морфологии, так как квартал исторический. А с точки зрения архитектурных решений это абсолютно новое. Это хороший пример взаимодействия с исторической средой.
- Для Петербурга очень актуальный вопрос — объединение градозащиты. Как московская мэрия взаимодействует с такими группами? Есть ли какой-то совещательный орган или диалог в целом?
— Диалог есть. Я упомянул выше, что в программе реновации мы оставили дома, список домов составлялся совместно с коллегами из Архнадзора. Я считаю, что обычная проблема в том, что эти структуры и протоструктуры абсолютно не формализованы, у них нет единого мнения, управления, организации. И вести с ними регулярную конструктивную работу непросто. Непонятна квалификация людей, непонятно мнение людей, высказывающихся как бы от организации. И там, к сожалению, всегда есть место для манёвра. В случае чего любой может сказать, что это его личное мнение, а что такое организация — вообще неуловимо. Есть свои сложности. Мы скорее идём путём участия экспертов в работе, людей, которые пользуются личным авторитетом, обладают квалификацией, часто учёной степенью в профиле вопроса. Неважно, идентифицирует он себя с какой-то градозащитной группой или нет. Сказать, что мы работаем с организациями, сложно, потому что, для начала, это не организации. У них нет ни устава, ни правления, ни какого-то протокольного режима взаимодействия, в котором можно сказать: да, мы посовещались и приняли решение, вот оно подписанное. Завтра тебе любой другой человек может сказать: нет, а я тоже из этой организации, я против, поэтому решение нелегитимное. Нет возможности договариваться. Поэтому мы не можем говорить о каких-то официальных совещательных органах — не уловить, с кем ты будешь официальные органы создавать.
- Актуальна ли эта проблема для Москвы?
— Она в общем актуальна, я считаю. Именно в том плане, что уставного диалога у нас не получается. Хотя мы стараемся выстраивать его со своей стороны и всегда идём на контакт, но часто достижение договорённости не является гарантией, что консенсус достигнут со сколько-нибудь большой группой людей, которые как бы были представлены на этих переговорах. То есть ты можешь получить решение, а потом какие-то люди скажут, что они с ним не согласны. Это непростой вопрос. Я считаю, все стороны уже в каком-то смысле приноровились. Но — да, проблема существует.
- Как будет развиваться архитектура в Москве и в стране в целом с учётом позиции отдельных архитекторов, отказавшихся от работы в России?
— Это шанс для тех, кто не отказался. Мы можем увидеть расцвет отечественной школы. Я всегда за сотрудничество и взаимодействие, но когда обстоятельства складываются так, как они складываются, то это никогда не повод опускать руки и впадать в уныние. Значит, мы ищем новые пути. В любой кризисной ситуации ищем, что может быть полезного в ней, какую–то интересную черту. Поэтому я считаю, что это возможность для тех, кто готов и хочет работать, проявить себя. В Советском Союзе было много ярких людей, которые себя проявили, пользуясь случаем. Любой случай даёт кому-то перспективы. Тот, кто готов, их получает.
- Окажет ли это заметное влияние на развитие отдельных проектов в кварталах Москвы и других городов?
— На развитие, конечно, окажет, потому что там просто будут другие архитекторы. Я надеюсь, при нашей выстроенной системе и уровне понимания качества это будут хорошие проекты, просто они будут другие. Мы постараемся найти в этом какие-то положительные моменты, просто сделать по-другому, но тоже интересно, хорошо.
- Как вы оцениваете современную архитектуру Петербурга?
— Кроме «Лахта Центра» и «Охта Центра», где был конкурс, я мало знаю новых проектов, честно говоря. И что относить к новым проектам? Когда-то у меня был свой опыт работы в Петербурге с Сергеем Чобаном и Евгением Герасимовым. Начиная с Каменностровского, «Лангензипен», набережная Мартынова на Крестовском острове для ЛСР, бизнес-центр «Бенуа», Невская ратуша, офис Банка «Санкт-Петербург». Были проекты, которыми мы занимались, и они реализованы, и, на мой взгляд, являются хорошими примерами. Выставочным комплексом в Шушарах тоже наш офис занимался. Я считаю, это было время интересной новой архитектуры для Петербурга.
Новых проектов сейчас, может быть, меньше. А может быть, я меньше знаю, мне сложно судить.
- Ваше мнение по поводу «Лахта Центра»?
— «Лахта Центр» я видел и считаю, что это проект крутой, качественный и здорово, что у Петербурга он есть. И мне нравятся планы по развитию Морского фасада и вообще всей этой территории, это очень важный и нужный проект. Я видел некоторые конкурсные работы на офис петербургского Сбербанка, даже немного консультировал наших коллег в офисе Herzog & de Meuron по архитектуре, знаю, что у них было очень сильное предложение в этом конкурсе. Не помню сейчас его итогов, чем там дело закончилось. В общем, считаю, что попытка была очень хорошая. Сбербанк традиционно ставит высокие задачи, и если они занимаются проектом, то там всегда можно ожидать высоких результатов.
Победителем по «Охта Центру», я слышал, был выбран Nikken Sekkei. Знаю, что очень сильное предложение было от MVRDV, которое не выбрали, и что это было неким камнем преткновения. Деталей больше не знаю, но для меня это сигнал, что всё-таки в архитектуре в городе есть какая-то жизнь.
Про новый небоскрёб Лахты мало знаю, видел одну картинку, сложно комментировать смысл постройки на насыпном острове… Пока для меня это непонятная вещь.
Из ярких вещей, конечно, Тучков буян. Мой прогноз по этой территории очень пессимистичный. Мы — та команда, которая занималась парком «Зарядье», в своё время были готовы оказать содействие, но получили довольно жёсткий отпор. Я наблюдаю со стороны. На мой взгляд, просто ничего не будет.
Вообще странно выглядит, когда принимаются одни решения, потом другие, потом третьи поверх. Это всё для меня выдаёт, к сожалению, неуверенность и слабость позиции. К счастью, в Москве у нас нет таких проблем, Сергей Собянин — мощнейший руководитель, и когда он принимает какие-то решения, они строго и чётко реализуются, в довольно уверенные сроки и за понятные деньги. Поэтому мне странно видеть такую неуверенность и метание в Петербурге. Но не суди — и не судим будешь, мы не знаем всех причин. Поэтому просто радуемся, что у нас в Москве есть возможность делать проекты. Желаем коллегам, чтобы у них когда-то тоже появилась такая возможность.
(Фото: Рустам Шагиморданов)
Источник: «Деловой Петербург»
Сохранить как PDF файлОбсудить на форуме